Что есть «русский дух»? «Повести Ивана Петровича Белкина»

Барышня-Крестьянка.

Здесь в основе -совершенно избитый в западной литературе сюжет: принц и Золушка (и другие подобные в разных вариантах), преодоление сословных препятствий и счастливый конец, либо напротив трагедия, страдания, несчастная любовь и т.д. Но Белкин увидел в рассказе знакомой ему девицы К.И.Т. нечто его заинтересовавшее и затертая история расцвела на нашей почве. А мы узнали нечто новое о том, как устроено русское общество и русский человек.

Оказывается, натянутые на русское дворянство модели жизни французского и английского высшего общества делают людей неприятными друг другу, и являются большим препятствием любви, нежели любые сословные различия.

Вот сцена: «Сели за стол. Алексей продолжал играть роль рассеянного и задумчивого. Лиза жеманилась, говорила сквозь зубы, нараспев, и только по-французски. Отец поминутно засматривался на нее, не понимая ее цели, но находя всё это весьма забавным. Англичанка бесилась и молчала. Один Иван Петрович был как дома: ел за двоих, пил в свою меру, смеялся своему смеху и час от часу дружелюбнее разговаривал и хохотал». Здесь все были иностранцами, кроме простого Иван Петровича, который один был как дома. Эта сцена – очная ставка, которую так любит Пушкин, чтобы сразу расставить все точки над i. Русские, притворившиеся французами и англичанами, также враждуют, как англичане и французы между собой. Еще хуже.

Алексей, хотя и не заметил грим на лице, не узнал Лизу. Дело не во внешности, хотя напомаженная Елизавета показалась ему смешной и «урод уродом». Англизированная барышня была не интересна ему той внутренней пустотой, которую он в ней подозревал. Он знал, что эта пустота и мертвость души должна быть в ней. Сам-то он только играл, но не чувствовал в себе этой пустоты, когда натягивал маску скучающего и разочарованного дэнди. Но ведь она не играла?! Или…

Белкин, которого Пушкин не обделил приметливостью, показывает мелочи деревенского быта, он внимателен к деталям. Характеры дворовых девок, пустая вражда соседей – все точно схвачено Белкиным. Лиза – чернавка, значит, не всегда сидит дома за книжками, она дружит с девкой Настей и умеет разговаривать на просторечии. И хотя жизни крестьянской она, как и ее возлюбленный, толком не знает («по грибы» отправилась весенним утром, а он не заметил странности), но духом они едины с народом более, чем с высшим обществом. «Для барышни звон колокольчика есть уже приключение, поездка в ближний город полагается эпохою в жизни, и посещение гостя оставляет долгое, иногда и вечное воспоминание. Конечно, всякому вольно смеяться над некоторыми их странностями, но … главное: особенность характера, самобытность (individualité 1)... В столицах женщины получают, может быть, лучшее образование; но навык света скоро сглаживает характер и делает души столь же однообразными, как и головные уборы».

Вот и главное, на что обратил внимание Белкин – попытка скрыть свою внутреннюю суть, спрятать русский дух, притвориться образованным европейцем с аглицкими или французскими манерами. Это подражательство есть подхваченная высшим светом болезнь. Но сельские барыши ей не болеют – они притворяются.

Мы увидели в этом незамысловатом сюжетце столкновение англизированной, онемеченной и офранцуженной столичной жизни с натуральной деревенской жизнью. Столкновение западного духа с русским. Белкин, вернувшийся со службы и поселившийся в имении, сам давно познал, где настоящая жизнь, а где придуманная, потому и выбрал настоящую. И он знал, что между ними вражда. Одно живит, другое мертвит – вплоть до того, что устраняет естественную взаимную склонность полов. А потом и нам показал, что есть настоящий русский дух, сколь поверхностна европейскость света, как она нам чужда, как портят язык галлицизмы и как мертвят женщину английские белила и французский прононс, как глупа играсветских барынь внеприступность и ненастоящую верность нелюбимому мужу (Татьяна в «Евгении Онегине»). Но если жива душа (Психея), то и за чуждыми русскому духу правилами света и за английскими белилами прекрасной душе не скрыться. Об этом и эпиграф из поэмы Богдановича:«Во всех ты, Душенька, нарядах хороша».

Итак, на уровне сказа перед нами простенькая история. Она немного сказочная, сентиментальная и не случайно пересказывается провинциальными барышнями (Белкину рассказана девицею К.И.Т.). Что в ней настоящего, а что придумано или подслащено уже не узнать. Сама рассказчица, очевидно, верит истории о принце и принцессе, и эта наивность барышень не может не радовать. Они верят в любовь и в чудо. И это признак здоровья народа и его цельности, его единства с почвой. Во всяком случае, провинциальное дворянство, да и светская столичная молодежь (Алексей) внутренне здоровы и живы.

Введение в структуру мениппеи помимо писателя рассказчицы помогает отнести явную мифологичность истории на счет барышни К.И.Т., оставляя нам разумную возможность предполагать в авторе (писателе Белкине) больше ума и трезвости. Итак, Белкин не ради самой «сказки» написал повесть. Он обнаружил эту наивность, сочетаниеобразованности провинциального общества и его единства с народом, которое не умертвили западные ветры. Он почувствовал это, потому и включил повесть в цикл. Но ему не хватило таланта донести это чувство до читателя. Пушкин через всю совокупность повестей Белкина, их подбор, предисловие издателя формирует для нас более сложную композицию, благодаря которой в нашем уме и формируется уже полноценное восприятие. Мы начинаем ощущать это единство и сознание народа как нечто надматериальное, как дух.

Сила коллективного сознания в России, в отличие от индивидуалистического Запада, огромна: русский дух переваривает и поглощает, делает сродным любого, кто сюда попал. И привнесенные на русскую почву западные манеры, внешние формы поведения не проникают глубоко внутрь общества, оставаясь мертвой оболочкой. Глубже их не пускает русский дух. Дух не поддается прямому определению, он узкользает из ловушки ума, и мы наблюдаем только его действия. Поэтому невероятно трудно сообщить его через мертвые буквы и бумагу. Он проявляет себя через жизнь и сознание надчеловеческого организма, социума, он есть нечто вроде коллективного ума пчелиного роя. Он животворит и организует общество помимо участия и желания каждой конкретной пчелы (человека). Это понял из наших писателей Салтыков-Щедрин, описавший роевое поведение народа. Пчелы определяют друг друга по запаху (духу) и отторгают все чужеродное, потому что в единстве их сила.

Пушкин изобразил это явление в рассказе «Кирджали». Хотя он не входит в повести Белкина, но имеет отношение к вопросу «русского духа», и я кратко коснусь его здесь.

Кирджали.

Кирджали (на турецком означает «удалец») был жестокий разбойник. Он участвовал в освободительном движении, «разбоями наводя ужас в Молдавии». После победы турок, он с товарищами оказался на русской территории. Здесь с ними произошли удивительные перемены.

«Их можно всегда было видеть в кофейнях полу-турецкой Бессарабии, с длинными чубуками во рту, прихлебывающих кофейную гущу из маленьких чашечек. Их узорные куртки и красные востроносые туфли начинали уж изнашиваться, но хохлатая скуфейка все же еще надета была набекрень, а атаганы и пистолеты все еще торчали из-за широких поясов. Никто на них не жаловался. Нельзя было и подумать, чтоб эти мирные бедняки были известнейшие клефты Молдавии, товарищи грозного Кирджали, и чтоб он сам находился между ими». Турция потребовала их выдачи. Кирджали, который с момента перехода на русскую сторону не тронул чужого волоса, не скрывался и жил мирно, был найден властями и посажен под караул. Он был тридцати лет, высок, широкоплеч, в нем чувствовалась физическая сила. Но когда чиновник, старичок в полинялом мундире, зачитывал ему постановление, он затрясся, заплакал и повалился ему в ноги. Потом сел сам в телегу и поехал с одним жандармом охраны к туркам. Оказалось (как узнал после рассказчик), Кирджали на коленях просил чиновника позаботиться о жене и сыне.

Попав в турецкую тюрьму, Кирджали хитростью выманил семь охранников из города в степь, они отправились с Кирджали искать якобы закопанный им клад. Убив одного, он завладел его оружием; остальные разбежались. Кирджали вернулся к разбою, вымогая откупные и приводя в страх города и села.

Рассказчик восклицает в конце: «Каков Кирдажли!»

Дело, конечно, не в «подвигах» Кирджали. Вернее, повествователя восхитил именно Кирджали. Но это уровень притчи, сказа.А слушатель и писатель (Пушкин) увидел еще нечто, что поразило его и заставило написать эту повесть. Удивительным было явственное преображение человека почвой (на самом деле духом). Попав из одного социума в другой, безжалостный и бесстрашный разбойник безо всякого воспитания и усилия превратился в смиренного христианина, причем искреннего, без малейшего лукавства. Это видно и из слов его и дел: принял покорно приговор, не избавился от сопровождавшего его на турецкую сторону жандарма. Хотя по силе своей мог бы сделать это легко, как расправился после с семью вооруженными ятаганами и пистолетами турецкими охранниками. Возвращенный же к туркам, стал опять тем самым Кирджали. И не было в нем никакой игры и притворствани до, ни после. Он всегда был самим собою!

Кирджали –цельная, храбрая личность, достойная эпических форм. Но немало было во все времена храбрых разбойников, и в этом коротком рассказе неявным главным героем является не Кирджали. Разлитый на русской земле дух, который проникает всюду и вбирает в себя любого, самого горячего, жестокого и сильного и преображает, соединяется с ним и меняет совершенно. Каждый может отличаться характером и одеждой, но должен быть един духом с народом, осознает он или нет. Дух определяет, кто ты: свой или чужой. И чужого либо выталкивает, либо пытается уничтожить! Так происходит с пчелами из другого роя – они либо приобретают запах новой семьи, либо бывают изгнаны и убиты.

Метель.

Это повесть о всё той же золушке, только наоборот, или что-то в духе сентиментального романа о бедном Эрнесте и знатной Доравре Ф.Эмина (его, кстати, почитывала Параша из «Домика в Коломне»).Молодые влюбленные Маша и Владимир договариваются тайно обвенчаться без родительского благословения. Влюбленность их столь неизбежно возникшая при первом свидании под действием прочитанных романов и мечтаний, что автор даже не утруждается описанием: «Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и следственно была влюблена». Родители, конечно, против. Дальше все развивается по избитой схеме: переписка, планы побега и тайного венчания. Но случается страшная метель, Владимир теряется в поле и опаздывает на свидание. Маша едва жива от переживаний венчается в полутьме сельской церквушки с случайно потерявшимся гусаром, который подыграл тайно собравшимся в церкви из куража. Спустя четыре года в ее замке появляется раненый молодой полковник Бурмин. До того, холодная ко всем, она вдруг влюбляется, и он от нее без ума. Но его бесшабашная женитьба – неодолимое препятствие, которое терзает сердце. Но, о чудо! оказывается, он был венчан на ней, на Марье Гавриловне, которой и признавался в несчастной своей любви. Бурмин падает к ее ногам.

Типичная сентиментальная история из французского романа. Зачем Пушкин включил ее в цикл повестей? Без учета вложенности сюжетов (структуры мениппеи) и общей композиции «Повестей…» это понять невозможно. Поэтому от рассмотрения самой повести перейдем на уровень писателя Белкина, собиравшего эти «побасенки».

Рассказанная девицею К.И.Т., как и история о любви Елизаветы Муромской и Владимира Берестова (повесть «Барышня-Крестьянка»), чем она могла заинтересовать писателя? Тем, что в ней есть мистика и божественный промысел! И ему интересно отношение к этим проявлением духовного героев и рассказчицы, а нам и самого Белкина.

Верит ли в подобные чудеса И.П.Белкин, провинциальный барин-писатель? А сам А.С.Пушкин? Трудно сказать. Вполне вероятно, и даже очень, что верят. Но что уж точно не вызывает сомнений - это мистический настрой рассказчицы девицы К.И.Т. и самих героев повести, которые, очевидно, были первыми, кто рассказал другим свою историю любви. Душа народа – в его сказках. Была ли метель, не было ли, случилось ли венчание, где девица не видела жениха, или молва прибавила? Из жизни родился миф, живая душа народа рождает сказки и мифы, как баба рожает детей. Такова ее природа. Слушатели и рассказчики искренно верят в эти обретшие жизнь плоды народного сознания.Они верят в силу благословения (его не было и вот, случилась метель), верят в силу божественной благодати венчания (они встретились и объяснились), верят в совпадения, судьбу, гадания и проклятие (Владимир, жених Маши).

В «Истории села Горюхина» мы соприкасаемся с русской жизнью в ее самых корнях, видим почву, пропитанную мистическим духом русской жизни. А здесь – сельское благородное сословие, образованное общество. В него проникли европейские словечки, французские романы, английские белила и парки. Но в глубине – все то же русское сознание. Оно никуда не делось, только прикрылось европейской одеждой. Европа с ее конкретностью, просчитанностью, видимостью объектов, где ничто не может затеряться, где не может разыграться метель, скрывшая и дороги и села – в ней мистическому сознанию не место. Оно измельчало, превратившись в суеверия, а потом было и вовсе изгнано из Европы, там царит рационализм и расчет. А здесь? У нас чудеса и леший бродит, русалка на ветвях сидит… На этих просторах, где нельзя быть уверенным ни в чем, без веры и сказок не прожить.

Станционный смотритель.

История рассказана Ивану Петровичу Белкину титулярным советником А.Г.Н. На уровне сказа перед нами душещипательная история, которая могла бы лечь в основание сентиментального романа. Мы узнаем быт российского захолустья и почтовых траков, совершенно иную жизнь столицы, богатого сословия, видим характеры, схваченные в немногих словах типажи – все, за что хвалят Пушкина как писателя. Кажется, мы не находим здесь никакого скрытого смысла, истинного сюжета - это просто притча, не имеющая тайны. Дуня, девушка поразительной красоты и уже кокетка, прозябавшая на заброшенной станции, влюбилась то ли в заезжего гусара, который притворно заболел и на несколько дней задержался на станции, то ли в его столичную жизнь, обманула отца исбежала с ним. Как потом рассказывал ямщик, Дуня всю дорогу плакала, хотя ехала по своей воле. Отец, которого она была единственной отрадой, бросился на поиски, нашел ее в столице и явился к ней. Дуня, теперь роскошная дама, упала в обморок при его появлении. Ее былой соблазнитель выпроводил отца вон. Безутешный, отец вернулся назад без дочери и горевал в одиночестве, попивая горькую. Дочь не возвращалась и не посетила отца. Прошло время. Богатая графиня с тремя детьми приехала повидать отца на карете, запряженной шестью лошадьми, но застала вместо него лишь могилу, на которую пав, лежала долго и плакала.

Это обычная для того времени история про девушку, попавшую «из грязи в княгини», с сопутствующими мелодраматическими подробностями. Из примечаний мы узнаем, что Иван Петрович Белкин услышал историю от титулярного советника. Советник – непосредственный участник событий, поцеловавший в сенях Дуню и запомнивший приятность поцелуя на всю жизнь. Может эта заноза в сердце не давала ему покоя? Нет, скорее, она прибавила ему болезненной чувственности и живого восприятия последовавших событий.

А сам Иван Петрович? Что зацепило здесь провинциального собирателя анекдотов и писателя? То же ли, что и чиновника? Вопросов много, попробуем разобраться. Вспомнив, что за писатель Белкин (а в его лице Пушкин), мы ни за что не остановимся на уровне сказа и захотим увидеть нечто большее, над-сюжет, какую-то мысль, какой-то не очевидный, но яркий и глубокий смысл, раскрывающий русскую душу во всей ее полноте.

Многие читатели обратили внимание на четыре картинки в обители смотрителя, подробно описанные повествователем (титулярным советником), иллюстрирующие притчу о блудном сыне, и немецкие стихи под ними. Всем понятно, что они связаны с историей Дуни, и литературная критика давно нашла параллели сюжета с библейской притчей и евангельскую мораль в этой истории. Но мне кажется мы имеем дело не с такой простой ситуацией. Вспомним спор Пушкина с Катениным (одно из вероятных объяснений Барковым метасюжета «Евгения Онегина»). Катенин полагал, что русская почва не дает нам достойных сюжетов, и потому за лучшее почитал переводы или прямое заимствование сюжетных линий. На мой взгляд «Станционным смотрителем», «Барышней-крестьянкой», «Домиком в Коломне» Пушкин доказывает, что, во-первых, на русской почве западный сюжет приобретает большую глубину и иной смысл, а во-вторых, более естественными оказываются настолько измененные сюжетные линии, что первоначальную фабулу в них едва можно отгадать.

Как это выглядит в конкретном случае…. Картинки и немецкие надписи означают, что мы имеем дело с протестантским довольно схематическим пониманием притчи из евангелия от Луки, на которой (очевидно, не только на этой, но и на других евангельских притчах) отец воспитывал свою дочь. Суть надписей такова: сын попросил у отца свою долю наследства и получив, отправился в дальнюю страну, где все промотал. Оставшись без средств, пошел наемником пасти свиней и хотел с голоду поесть их рожки, но никто не дал ему. Придя в себя, вспомнил, как сыто жил у отца, раскаялся и решил вернуться, хотя бы и наемником. Отец встретил его еще на пути, обнял, накормил и принял в доме, как сына. Протестантская мораль учит, что человек под влиянием страстей впадает в грех, проматывает дары Отца небесного, здоровье и годы, но страдания его вразумляют, и… если покается, то Отец небесный простит его, хоть и на исходе жизни, и вознаградит, а в конце приведет к себе в небесные обители.

Такое прагматичное немецкое прочтение тяготит русскую душу. И у нас так не бывает.

Фабула рассказа о станционном смотрителе полностью противоположна этим протестантским картинкам: вместо сына дочь; она уходит не с мешком денег, а без гроша; не кутить, а по любви (продолжает любить ротмистра Минского будучи вдовой или замужем за другим); не она возвращается к богатому отцу, а бедный отец приезжает к ней; после она возвращается не в нищете, а в знатности и благополучии, с детьми; не отец бросается ей на шею, завидя дочь, а она обнимает его могилу.

В рассказе о Дуне все наоборот, все не по-немецки, все пропитано иным духом. Эту разницу хорошо чувствуют эмигранты. Обычно они с трудом сходятся с коренными жителями, имея разный с ними дух. Ничем другим, более рациональным это не объяснить. Отсюда и поговорка: что русскому хорошо, то немцу – смерть. Народы редко понимают и принимают друг друга, потому и воюют.

Чтобы увидеть за историей Дуни нечто большее, чем прямую антитезу немецкому сюжету, вспомним, что мы имеем дело с мениппеей и прислушаемся к рассказчику. Повествователем выступает некий титулярный советник А.Г.Н. Повесть раскрашена его лирикой, переживаниями, выраженными в кратких, скупых фразах. Он знал этих людей, ему явно жалко и Дуню, и отца. Казалось бы, перед нами трагический, безрадостный конец истории в понимании рационального добронравного немецкого протестанта. Но для русского человека, пусть и чиновника, все не так. Что-то утешило его в конце, когда он узнал от мальчишки о приезде барыни на кладбище, и как она рыдала на могиле. Вот последняя фраза повести: «И я дал мальчишке пятачок и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных». Нетрудно понять, что советник - человек не просто религиозный, знающий Писание (он подробно описал картинки, явно зная их смысл). Он верующий и чуткий – иначе бы не поехал на заброшенное кладбище, к могиле советника. И придя к могиле с крестом, он увидел конец истории, объятия отца и дочери и утешился.

Итак, хотя внешне история Дуни во всем противоположна буквалистскому немецкому пониманию притчи из Евангелия, но ее суть все та же, христианская. Евангельская истина может реализоваться в тысяче сюжетов, внешне непохожих, а суть будет одна. Вот что не могло не поразить Белкина (Пушкина)! Человека зовет из дома отца не жажда греха, а стремление к свободе, желание самому прожить жизнь и все познать. Поэтому Дуня уезжала со слезами, зная, что расстроила отца, но по своей воле. Свобода - это принципиальное качество человека. Только своей свободой мы подобны не связанному материей и временем Богу, свободные дети свободного Отца. И Отец любит и ищет сына или дочь всегда, даже когда они слепы и глупы.А возвращает нас назад не бедствия на этом пути и не сладкая райская награда впереди, а любовь к Отцу. Именно так естественно понимать библейскую притчу русскому человеку.

Теперь можно задать вопрос: зачем Александру Сергеевичу понадобилась трехслойная структура повести? Ведь у нас кроме титулярного советника есть еще один герой: писатель Иван Петрович Белкин. Какова его роль? Что мы увидим, посмотрев на сказ его глазами?

Мы предположили ранее, что писателя Белкина интересовали реальные, живые истории, рассказанные свидетелями, из которых видно, что есть русский человек и русский народ? Почему в одном народе рассказчик и слушатель реагируют на истории похожим образом, почему им нравятся одни истории и безразличны другие? Принесенные от других народов сюжеты переделываются, подлаживаются, чтобы стать интересными. Немцы и французы переживают как-то иначе и что-то другое. Например, истории любви враждующих семей (Ромео и Джульета) на нашей почве не могут случиться и потому не могут переживаться по-настоящему, без доли притворства и фантазии. У нас не бывает такой непримиримой вражды семей, вражда всегда отходит на второй план и не является определяющей (Барышня-крестьянка, Дубровский). Сословное неравенство, препятствующее любви в Европе, у нас при напоре возлюбленных тут же отступает (В «Метели» родители Маши тут же готовы были принять Владимира женихом, как увидели печаль дочери). Что нас отличает, что соединяет наш народ в единство и отделяет его от других? Другими словами, что есть русский дух?

Интересно, что в этой повести абсолютно отсутствует мифологичность сознания героев и рассказчиков, которую мы наблюдали в максимальной степени в «Истории села Горюхина» и в существенно ослабленной силе в «Метели» и «Барышне-Крестьянке». Но в ней присутствует религиозность. Неужели Дуня и ее отец менее суеверны, меньше верят в счастливый конец, в волю случая и в промысел, чем рассказчики и герои «Метели»? Нет!Но если «Метель» шлифовалась и дорисовывалась умами мистически настроенных барышень, то случившееся с Дуней и отцом было пропущено через сознание не просто умного, а чрезвычайно трезвого и скептичного свидетеля и рассказчика. После фильтра его рационального ума все оттенки духа, все мифологические проявления мышления сословия, более приближенного к почве, были устранены и преображены в религиозность. Только высшие проявления духа, которые и увиделись рассказчику в любви к отцу и в евангельском духе Дуни и смотрителя, легли на страницы повести. Поэтому повесть «Станционный смотритель» говорит нам гораздо больше об образе мыслей и состоянии духа рядового российского чиновника, сословия рационального, нежели простого солдата и его дочери.

О высшем обществе, которое мелькнуло в рассказе, мы почти ничего не можем сказать в смысле жизни и проявлений духа. Есть ли он там, дошел ли к ним от почвы? -не знаем. Цинизм ротмистра Минского, сунувшего ассигнации в рукав опешившему отцу Дуни, а потом и вовсе его прогнавшего, говорит скорее о мертвости высших слоев. Но в лице самой Дуни, в ее, пусть запоздалом, пробуждении читатели могли иметь свидетельство, что русский дух, поднимаясь от почвы, на которой все стоят, от народа, напитывает низшее сословие, самых бедных служилых, солдат, низшее чиновничество и, проникая через трещины и поры общественного организма, сообщает жизнь и в высшие страты общества. Он меняет цвет, запах (на более благородный, изысканный), в нем исчезают примеси крестьянского быта, навоза, сена, деревенской печки. Но это все еще русский дух.